— Генадий Иосифович, как вы оцениваете текущее состояние импортозамещения в отраслях ТЭК и химии?
—Оборудование, которое поставлялось нам из-за рубежа, приходило со своим программным обеспечением, по-другому и быть не могло. Поэтому теперь, для того чтобы перейти на собственные решения, предстоит проделать огромную работу, и в один день мы ее не сделаем. Возможно, только лишь к 2024 — 2025 гг. получится в значительной мере освободиться от импорта. Полностью, думаю, вряд ли удастся. Но мы никогда и не ставили задачу достижения 100 %-го импортозамещения. Даже 90 % – это уже будет достаточно неплохой показатель.
Наверное, надо более активно заниматься именно координацией деятельности. Потому что у каждой компании свои подходы и свои узкие, проблемные места. Для одних такое место – электроцентробежные насосы, для других – станки-качалки. Все зависит от месторождения, его дебита. Думаю, стоит ввести в практику хотя бы отчетность: поквартальную, месячную, чтобы иметь картину с цифрами, отображающими уровень импортозамещения в компаниях.
Надо все же чтобы наша Федеральная служба государственной статистики тоже озаботилось хотя бы правильностью цифр. Тогда ситуацию можно будет оценивать более объективно.
— И кто должен заниматься внедрением этой структуры — министерство?
— Считаю, что это должен быть хозрасчетный орган. Министерство не может повлиять на нефтяные компании, потому что те вполне самостоятельны, действуют абсолютно независимо.
— Если говорить о научно-технических мерах, которые принципиальны для импортонезависимости, что следует развивать первостепенно: оборудование, технологии?
– Когда мы говорим об импортонезависимости, то надо понимать, что вопросы оборудования здесь являются важными, но не главенствующими. Убежден, что все железо мы можем делать сами. Могу привести пример ЛУКОЙЛа на месторождении имени В.Ю Филановского. Все эти платформы сделаны в Астрахани. Все железо сделано там. Оборудование разное: и наше, и чужое. То есть мы можем, когда захотим.
Это касается и запорной арматуры. Сегодня примерно половина арматуры зарубежная. Хотя наши заводы могут делать не хуже, в частности Гусевский арматурный завод «Гусар» во Владимировской области. Мало того, что они сейчас выпускают арматуру на уровне лучших зарубежных образцов, теперь начали заниматься и оборудованием для подводной добычи нефти и газа.
Но все же главное – это технологии. Поэтому мы должны сделать на них акцент. А после этого уже решать все остальные вопросы.
В качестве иллюстрации приведу такой пример. Технология добычи нефти и газа из сланцевых пород США была разработана малыми компаниями. Ни одна крупная этим не занималась. Сейчас же, когда они поняли свой промах, решили покупать те малые компании, которые владели или владеют этой технологией. Я это к тому, что малый бизнес может и должен быть поставлен во главу угла.
Технологии – это деньги, инвестиции, которые нужно направлять в НИОКР. Мы не можем, к сожалению, законом обязать те же ЛУКОЙЛ или «Газпром нефть» направлять какой-то процент средств на НИОКР. Но какие-то меры, связанные со стимулированием развития НИОКРа и технологий надо применять. Думаю, что нам необходимо иметь какую-то специальную структуру в нефтегазовом комплексе, которая бы занималась внедрением нефтегазовых технологий.
На мой взгляд, нужно развивать технологии, связанные с добычей трудноизвлекаемых запасов, высокообводннной нефти.
Шмаль Генадий Иосифович
Президент Союза нефтегазопромышленников России.
Родился в 1937 г. В 1959 г. окончил Уральский политехнический институт им. Кирова (Государственный технический университет), в 1983 г. – Академию народного хозяйства при Совете министров СССР.
Кандидат экономических наук, действительный член Академии горных наук.
С 1982 г. – заместитель министра, а с 1984 г. – первый заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР. После упразднения министерства в 1990 г. – председатель правления государственного концерна «Нефтегазстрой». С декабря 1991 г. – председатель правления и председатель совета директоров РАО «Роснефтегазстрой».
Участник освоения нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири, создания новых городов на севере и в среднем Приобье Тюменской области, сооружения Тобольского нефтехимического комплекса, газопроводов.
— А в нефтехимии где наибольшее отставание?
– Во-первых, нужны отечественные катализаторы. В этом плане уже кое-что сделано, есть достаточно серьезные наработки, но мы по-прежнему делаем упор на зарубежные катализаторы.
И второе – это оборудование.
Нам нужны технологии, связанные с переработкой нефти, глубокой переработкой. Много удалось сделать. Появилось около 70 установок вторичной переработки за последние несколько лет. Но нужно в два раза больше. То есть предстоит большая работа. Главный показатель – это выход светлых нефтепродуктов.
За рубежом – это 70 – 75 %, у нас примерно 50 – 55 %.
Это все вопросы, которым нужна серьезная государственная поддержка, строго направленная.
Малый бизнес может и должен быть поставлен во главу угла.
— Какова сегодня доступность необходимых эффективных технологий?
— Зарубежные технологии – малодоступны, свои – тоже. Наука сегодня разбросана по разным компаниям, поэтому единого центра, который мог бы целенаправленно заниматься этим делом – нет. Компании самостоятельно решают эти вопросы научного обеспечения своей деятельности. А это означает: то, что делают в ЛУКОЙЛе — не ведают в «Роснефти», Газпроме, и наоборот. А это плохо. Раньше был Госкомитет по науке и технике, который координировал все вопросы научно-технического прогресса. И появлялись новые технологии, оборудование. На мой взгляд, сегодня было бы хорошо иметь какой-то банк данных по новым технологиям. И этим могла бы заняться компания РИТЭК, в ее банке сейчас содержится несколько сотен самых разных технологий. Но это их добровольное дело, что называется, на общественных началах. То, что в этом отношении нужен координирующий орган, абсолютно уверен.
Существует Государственный комитет Российской Федерации по высшему образованию, который занимается высшим образованием и новой наукой.
Не знаю, как он себя проявит. Все ведь зависит от людей, которые туда придут. Сегодня наша Академия наук, к сожалению, утратила тот авторитет и влияние на экономику страны, которые были при академиках М. Келдыше, А. Александрове, Г. Марчуке…
Институты должны работать на производство.
За рубежом вообще считают, что вся наука должна быть сосредоточена в учебных заведениях. У нас традиционно другая структура. Академические институты занимались фундаментальной наукой, ведомственные – прикладными решениями. В нефтяной промышленности — институт имени А.Н. Крылова, который занимался вопросами нефтеотдачи, новыми технологиями, был в подчинении Министерства нефтяной промышленности. Сегодня ВНИИ им. акад. А.Н. Крылова подчиняется «Зарубежнефти», и задачи там ставятся и решаются менее масштабные. Не занимается он внедрением новых технологий!
То же можно сказать и про академические институты. Да, у нас есть Институт проблем нефти и газа РАН. Но, на мой взгляд, близкого соприкосновения с делами производства у них нет. Что уж далеко ходить? Возьмите проблему добычи нефти бажена или доманика. Почему в этом национальном проекте, который был утвержден в мае прошлого года, главным является — «Газпром нефть», а не Институт проблем нефти и газа? Его там даже в списке нет! Это неправильно в принципе.
В национальном проекте должны участвовать научные центры, а не только компании.
А Schlumberger тратит один млрд долларов в год.
Делайте выводы.
— А что касается морской добычи, добычи на шельфе? Насколько в сегодняшних условиях это может быть необходимо?
— На шельфе нужно действовать без фанатизма. При нынешних ценах — немалых — ни один проект арктического шельфа не будет рентабельным. В Арктике все дороже. Надо создавать инфраструктуру, базы, восстанавливать Северный морской путь. А лезть туда с добычей — себе дороже. Нет соответствующего оборудования, технологий, судов.
Считаю, что надо развивать транспорт нефтепродуктов. Это производственная и экономическая задача.
В России нефтепродуктопроводов около 20 тыс. км, у американцев — 240 тыс. Но и здесь возникает проблема: трубопроводный транспорт — самый эффективный, но при нем снижается объем железнодорожных перевозок. Тогда РЖД сразу теряет огромный объем выручки. С точки зрения государственной – да, нефтепродуктопроводы надо развивать. С точки зрения конкретного РЖД — в транспорте нужен баланс.
— Вопрос принятия и регулирования налоговых мер, изменения налогового кодекса. Какая у вас позиция на этот счет?
— Надо внимательно пересмотреть, проанализировать все поборы, которые есть в нефтегазовом комплексе. Во всем мире налог берется с финансового результата, то есть с прибыли. Не понимаю, зачем мы сейчас выдумываем какие-то эксперименты с НДД. Весь же мир работает по-другому! Возьмите Норвегию. Их нефтяная промышленность насчитывает всего-то 40 лет. У них сегодня налог 70 %. Но 70 % от прибыли, а у нас 65 % от выручки. Глупость несусветная. Или тот же НДПИ. Для начала – это вовсе не налог. Ты получил продукт, продал, уплати налоги. НДПИ – это ты только добыл, еще не продал никому, а уже заплати. При этом компании работают в разных условиях. У одних дебит скважины 100 т в сутки, у других — 10 т. А НДПИ платим одинаковый. Если у компании хорошее месторождение, высокодебитное,то она в масле катается, а другая – должна пахать и пахать.
Поэтому НДПИ – это уникальная глупость. На мой взгляд, НДПИ нужно заменить другими налогами.
— На ваш взгляд, есть ли необходимость принятия закона «О полигонах»?
— В законе, скорее всего, нет необходимости, а вот сделать соответствующие поправки в закон «О недрах» — не помешало бы. На полигоне мы должны обязательно проводить испытания оборудования – и чужого и нашего. Проводить испытания тех же труб, материалов и т.д.
— А закон «о нефти» нужен? Некоторые эксперты считают неуместным принятие специализированных законов. Если будет закон «О нефти», то потребуются и законы «О никеле», «Об угле»…
— Никель – дело хорошее, но страну кормит все-таки нефтегаз. Из 102 стран, которые добывают нефть, 100 имеют закон «О нефти». А мы – нет.
— А как обстоят дела в нефтегазовом сервисе?
— Считаю, что с вопросами импортонезависимости проблемы нефтегазового сервиса очень даже связаны. Потому что сервис обеспечивает объемы добычи. Если по-прежнему будем опираться на сервис компаний Schlumberger, Halliburton и т.д., то никуда не сдвинемся.
И еще один из главенствующих вопросов. Надо серьезно заняться созданием и развитием наших инжиниринговых компаний. Потому что если инжиниринговая компания зарубежная, то она будет работать на своем оборудовании, своими технологиями. В нашем нефтегазовом комплексе компаний, работающих аналогично, практически нет.
— Чем, по вашему мнению, удобны и в чем сильны западные партнеры?
— Они приходят с уже готовыми технологиями.
В этом отношении страна серезно отстает по многим технологическим процессам. Это касается вопросов бурения горизонтальных, наклонных скважин и проведения ГРП. Особенно отстали в создании оборудования для этих целей. Флоты, которыми сегодня располагаем, в основном базируются на зарубежном оборудовании, хотя есть и некоторые отечественные образцы. Но пока их только единицы, и они уступают зарубежным образцам по качеству и мощности. Наши установки делают 10 – 11 ГРП, а зарубежные — 15, 20, 30 и даже больше таких разрывов. От чего это зависит? От давления, мощности оборудования и, главное, – технологий.
В Арктике все дороже. Надо создавать инфраструктуру, базы, восстанавливать Северный морской путь. А лезть туда с добычей – себе дороже. Нет соответствующего оборудования, технологий, судов.
Следующий момент, который надо учесть, связан с тем, что за последние годы многие международные компании провели колоссальную работу по снижению стоимости работ. Это касается и бурения в том числе. Поэтому сегодня разница между бурением скважины горизонтальной и вертикальной за рубежом — 10 – 20%. У нас бурение горизонтальных скважин, по меньшей мере, на 50 % дороже, чем бурение вертикальных.
Не случайно, что еще два года назад себестоимость сланцевой нефти была примерно 60 — 70 долларов за баррель. Сегодня у американцев эта стоимость достигает 35 долларов. То есть она уже сравнялась с себестоимостью нефти во многих других добывающих районах, кроме нас и Ближнего Востока. Мы в плане снижения себестоимости отстали. Это касается затрат на бурение, добычу. Подавляющее большинство наших компаний даже глубоко не анализируют все имеющиеся издержки и, естественно, не ищут пути их снижения. Сегодня, допустим, наши малые компании часто более эффективные, чем ВИНКи. Потому что у них меньше обуза, ниже затраты. Но мы же не поддерживаем малый бизнес! Я про чиновников, депутатов…
Сколько себя помню, всегда говорили о том, что наша производительность у нефтяников в 3 – 4 раза ниже, чем у американцев. Хотя, думаю, что здесь есть какое-то лукавство цифр. Во-первых, надо смотреть, что считают. Возьмем, к примеру, «Сургутнефтегаз».
Их затраты непосредственно на добычу нефти больше, чем у других компаний. Почему? У них свои строители, свои буровики. Но если говорить в целом, о финансовых потоках, то получается, что «Сургутнефтегаз» тратит на бурение на 20 — 30 % меньше, чем компании, которые отдали бурение на аутсорсинг, приглашая, скажем, буровиков на подряд. Поэтому не случайно, с точки зрения финансовых показателей, «Сургутнефтегаз» — самая благополучная компания.
Но 70 % от прибыли, а у нас 65 % от выручки. Глупость несусветная. Или тот же НДПИ. Для начала – это вовсе не налог. Ты получил продукт, продал, уплати налоги. НДПИ — это ты только добыл, еще не продал никому, а уже заплати. При этом компании работают в разных условиях.
У одних дебит скважины 100 т в сутки, у других 10 т.
А НДПИ платим одинаковый.
— Почему компании не готовы повторить опыт «Сургутнефтегаза»?
— Это к вопросу методики подсчета производительности. К примеру, в «Роснефти» добычей занимается лишь десятая часть компании, а в «Сургутнефтегазе» – 100 %. Поэтому там и производительность может быть больше. Если самоцель в повышении производительности – это одно, но главное, считаю, – это все же эффективность работы, то есть прибыль и другие экономические показатели.
С другой стороны – вопрос технологий. Если где-то скважина бурится 5 – 7 дней (как у американцев), а у нас такая же за 15 – 20, то отсюда и производительность. Поэтому возникают уже вопросы технологий, управления и где-то даже цифровизации. В любом случае надо работать над технологиями, тогда можно говорить о повышении производительности труда.
Непосредственно с проблемой импортонезависимости связана и задача стандартизации технического регулирования. Надо разрабатывать свои стандарты, добиваться, чтобы они были гармонизированы с зарубежными. Два года назад у нас был принят закон «О стандартизации». Он пока не в полной мере работает. Потому что нужны подзаконные акты, изменения, предложения.
— Приведите, Генадий Иосифович, пример компании, которой сегодня удалось успешно включиться в работу по импортозамещению?
– Таких компаний, к счастью, уже немало. То, что ТПП ежегодно подводит итоги и награждает компании, которые сумели достичь высоких показателей импортозамещения — это хорошо и правильно. И то, что Фонд развития промышленности помогает таким компаниям – тоже хорошо. Может быть, этого и маловато, но тем не менее предприятия, которые успешны в вопросах импортонезависимости, все же получают свои 100 — 200, 500 млн рублей.
Думаю, в этом смысле стоит отметить работу Челябинского трубопрокатного завода. Они делают трубы на самом высоком мировом уровне — с точки зрения надежности и прочности. Там производятся и нефтепроводные трубы с внутренним покрытием, которое позволяет, по меньшей мере, на 4 — 5 % увеличить их производительность. А это большие цифры. Что такое 5 %? Если, к примеру, стоимость трубы в трубопроводе составляет 40 млрд рублей, то 5 % — это уже 2 млрд, что совсем не мало. Поэтому, конечно, наши трубники для импортонезависимости провели колоссальную работу. Да, потребовались большие вложения, государственная поддержка. Но это уже окупилось и еще окупится.
